Нильс Хаген - Охота на викинга [роман]
— Все? — осведомилась трубка. — Девочка, меня не интересует твое отношение к работе.
О том, будешь ты или не будешь, надо было думать вчера. Сегодня ты уже работаешь.
— Я уйду, — повторно пригрозила Рита, чувствуя приступ отчаяния.
— Далеко? Без паспорта, без денег. Работай. И не зли меня. В сердитом состоянии я неприятен. Позвонишь, когда он тебя выпроводит. И мой тебе совет: постарайся, чтобы он тебя не выпроводил. Ясно?
— Как? — зло процедила Рита. — Сказки Шахерезады ему рассказывать? В постель к нему прыгнуть? Это вы предлагаете? Как сутенер?!
— Не груби, — спокойно осадил Николай Александрович. — Будет нужно, прыгнешь. Работай — и без глупостей.
Она хотела ответить дерзостью, но трубка отозвалась короткими гудками. Тогда Рита опустилась на холодный пол и тихо заплакала.
7
Я просыпаюсь счастливым — и мне очень плохо. Эти два взаимоисключающих состояния накатывают на меня, словно волны на пустынный пляж.
Пляж, на котором валяются кучи вырванных штормом водорослей, туша мертвого дельфина, какие-то ракушки, поплавки от рыбачьих сетей, винные бутылки, спасательный круг с давно затонувшего корабля (так и подмывает сказать: «парохода»), детская игрушка, китайский веер из бамбука, женская шляпка, надувной матрас и прочая ерунда, отторгнутая или, если быть честным, то попросту выблеванная морем.
Не хочется открывать глаза. Совсем. Плоть вопиет и стонет под гнетом продуктов разложения алкоголя, а мозг блаженствует. Это называется когнитивным диссонансом — мне и хорошо, и плохо. Плохо потому, что я слишком много выпил накануне, а хорошо оттого, что день рождения удался…
Нет! Не так…
Хорошо оттого, что и познакомился с великолепной, прекрасной, восхитительной…
Опять не то.
Как сказал бы мой старик: «Пафос, Нильс, ты съезжаешь на пафос!» Он прав, и абстиненция, которую русские называют похмельем, тут ни при чем.
Это моя женщина. И точка. Я понял это в тот момент, когда ее увидел. Дмитрий чего-то там бухтел про подарок и прочую ерунду, а я смотрел на нее и плавился, как свинец, в огне ее красоты…
Чер-р-рт! Опять спектакль. Спектакль хорош с девицами на одну ночь, они его обожают. А эта Девушка…
Арита…
Еще раз, медленно, с наслаждением:
А-ри-та…
Имя, нежное и звенящее, как японский фарфор арита-имару.
Неотвратимое и надежное, как пристанища души Арита из древнеегипетской «Книги мертвых».
Грозное и отточенное, как малайский боевой серп Арит.
Изящное и утонченное, как «Арита-стиль».
Благородно сверкающее, как полированный сплав никеля и меди с тем же наименованием.
Безбрежное, как океан между землями Шон-чан и Западным континентом.
Плывущее над миром, как музыка соул, Ари-той же и порожденная.
Пока я нежусь, очарованный и обольщенный, организм постепенно начинает возрождаться к жизни — и требовать своего. Он, словно якорь-кошка, дергает воздушный шар моего блаженства, заставляя вспомнить о бренном и насущном.
Внизу — земля. Мне на ней жить. Пора спускаться. Не хочется, но надо. И я с трудом, медленно, открываю глаза. Боже, какой яркий свет! Дмитрий в таких ситуациях говорит странную фразу, глубокий сакральный смысл которой я постигаю только сейчас: «Что ж я маленьким не сдох!»
Руки двигаются сами по себе, словно они — члены семейки Аддамс. Они ощупывают ноги, тело и подают сигнал в мозг: «Одет!» Это хорошо. Было бы хуже, если бы я был голым…
Глаза видят потолок, стены, торшер, шторы, телевизор, картину на стене. С нее мне подмигивает белолицый японский самурай. У него в руках катана. Наверное, если бы я был самураем, я бы попросил своего хатамото отрубить мне голову — чтобы не болела. Впрочем, говорят, что самураи раз в месяц напивались до беспамятства, ползали по улицам и валялись в канавах — дабы истребить в себе гордыню.
В самом деле, человек, упившийся до положения риз, утром испытывает прежде всего жгучий стыд.
Я стыда не испытываю. Мне хорошо, хотя голова раскалывается, страшно хочется пить, а во всем теле чувствуется некая эзотерическая дрожь, как после пяти часов в спортзале или после часа, проведенного с ведьмой с Мартиники.
События вчерашних вечера и ночи постепенно всплывают из глубин океана, называющегося «алкогольная амнезия». Они похожи на кальмаров или осьминогов, потому что каждое имеет по несколько смысловых ответвлений, похожих на щупальца.
Мне приятно вспоминать — ведь во всех событиях так или иначе участвует Арита. Ее лицо, глаза, волосы стоят у меня перед глазами.
Клуб. Вечеринка. Гости. Побег. Ресторан «Остерия», один из моих любимых. Ночная Москва — город дьявола. Или город дьяволов? Но, черт возьми, как же прекрасно нестись по ее оранжевым пустынным улицам, вдыхать ее влажный запах, быть частью ее — и в то же время чувствовать себя независимым, сильным, крутым, словно горы. Правда, Дмитрий использует термин: «крутой, как вареное яйцо», но я не очень его понимаю. Как связаны крутизна — и вареные яйца?
Что было дальше? Воробьевы горы? Смотровая площадка? Да, я люблю это место. Там — хорошо. За спиной высится готическая громадина университета, слева — небольшая церквушка, словно бы перенесенная сюда, в Москву откуда-то из настоящей России, а прямо перед тобой — гигантский, бескрайний город, хаотичное на первый взгляд нагромождение домов, храмов, памятников, труб и столбов, перевитых сверкающей огнями лентой реки.
Так, а что было дальше? Я по-прежнему смотрю в потолок, а левая рука продолжает изыскания. Вот она, опустившись с кровати, шарит по полу в поисках бутылки с минеральной водой — я обычно всегда ставлю ее у изголовья. Пить хочется нестерпимо! Жажда забивает желание вспоминать. Где же вода?! Дьявол!
Есть! Пальцы касаются выпуклой гладкой пластмассы. Я хватаю литровую бутылку за узкую шею и бережно, чтобы не задушить, поднимаю на кровать. Отвернутая крышка летит в никуда — я пью.
Пью.
Пью…
Пью!
Уф… Жизнь понемногу приходит в мое измученное тело. Можно вернуться к воспоминаниям. Итак: смотровая на Воробьевых.
Арита.
Ночь.
Один из всплывших осьминогов оказывается похожим на крохотный серебристый череп с крылышками. Где я его видел? Не помню. Огни ночной Москвы, звезды в небе, шелест деревьев, профиль Ариты…
Дальше в моих воспоминаниях зияет темная бездна, черная дыра, провал, пустота… Это нехорошо настолько, что я хмурюсь и даже делаю попытку подняться. Попытка не засчитывается — спортсмен употреблял допинг.
Но надо вставать. Сон алкоголика краток и беспокоен — это всем известно. Я не алкоголик, поэтому спал долго. Скашиваю глаза на стену напротив двери — там часы.
Ого, уже девятый час!
Пора, Нильс, пора, чертов тридцатитрехлетний мужчина! Праздник кончился, тебя ждут суровые будни, великие дела и…
И Арита.
Я обязан увидеть ее сегодня. И я ее увижу!
Поднимаюсь с кровати, словно падающее дерево — медленно, с кряхтением и стонами. Спотыкаюсь о собственные ботинки, валяющиеся на полу. Надо же, я вчера умудрился разуться!
Перед глазами опять встает серебристый череп с крылышками. Что он такое, откуда?
Ни-че-го не помню, решительно ничего.
Толкнув дверь, покидаю спальню. Ходить в моем состоянии — уже подвиг. Пока иду по коридору, вырабатываю алгоритм поведения на ближайший час: туалет, душ, кофе, рубашка-галстук-костюм, телефон-такси — и нудная поездка в офис.
Первый пункт выполняется легко. Санузел у меня, как любят уточнять русские, раздельный. Теперь необходимо пройти через холл в ванную комнату. Предвкушая тугие струи воды на плечах, на ходу начинаю раздеваться. Рубашка, футболка — как я мог спать одетым, бр-р-р! — летят на пол. Елена Александровна потом соберет.
Поддерживая незастегнутые брюки — пряжка ремня клацает, словно челюсть стальной змеи, — делаю два последних шага, касаюсь пальцами ручки двери в ванную.
И замираю.
Замираю потому, что взгляд мой цепляется за небольшую вещицу на столике под зеркалом. Это ключ, незнакомый, с красной граненой нашлепкой, цепочкой и брелоком. Я машинально беру ключ, поднимаю, и перед моими глазами покачивается в воздухе серебристый череп с крылышками. Беззвучно грохочет темпоральный взрыв. Память рвется в клочья, и эти клочья, закрутив безумный хоровод, вдруг складываются в четкую картину вчерашнего вечера и ночи.
Смотровая — байкеры — сопляк на «Ямахе» — перепалка, драка — вздрагивающая Арита — мерзкий в своей авторитетности Бегемот — постыдное для каждого викинга отступление — «Ямаха» с ключом в замке зажигания — бешеная гонка по ночной Москве…
Я пел песню дедушки Гуннара! Второй раз за два дня, вернее, за две ночи, я пел про Филеманна, а Арита держалась за меня и боялась упасть с этой долбаной «Ямахи». Мотоцикл я бросил в соседнем дворе, а потом мы шли «короткой тропой», а потом…
